Родителей сковывает стыд, связанный с детской агрессией. Если твой ребёнок агрессор — стыдно за то, что он так поступает. Если жертва — опять стыдно, особенно, когда мальчик.
Стыдим себя верно, ведь оба сценария поведения тесно связанны с родительской ролью. Жаль, самоедство не решит проблему.
У моего первого ребёнка начались проявления агрессии в возрасте два с половиной: если другой малыш подходил на близкое расстояние, сын мог толкнуть, схватить за волосы, а если кто-то забрал игрушку на площадке, то ударить по голове лопаткой, зарычать в лицо.
За толкание нас отчислили с занятий в русской школе, осудили многие окружающие. Благодаря полученной материнской боли, я впервые начала усиленно штудировать эту тему и увидела много недостатков в предыдущем подходе к воспитанию. Начался путь коррекции: мы с мужем учились спокойно реагировать на проявление недовольства, стали обращать внимание на способы проживания разочарований и увеличили уделяемое ему личное время.
С трёх лет сын пошёл на полдня в сад, где воспитатели оказывали поддержку детям в конфликтах, не позволяя вредить друг другу и проводя доступные разъяснения. Мы приучали к социуму со своей стороны, а также учили как заботиться о только что родившейся младшей сестре собственным примером.
Где-то в 4 года, в сравнении со многими сверстниками, он уже нередко вызывал у других родителей восхищение, нас часто просили поделиться советами, а период агрессии в 2-3 мы воспринимали как давно минувшее.
Расслабились.
И вот в школе, куда он попал в пять с половиной, встретился одноклассник, который не умел справляться с негативными эмоциями. Вёл себя как наш в 2,5, но сила и гамма выражений была на шесть: были и сильные удары ногой в живот, и кулаком в глаз, и угрозы отрезать голову и тп.
Наш сын сопротивлялся довольно слабо, повторяя как мантру: «Это же мой друг, я ему сказал, и он пообещал, что больше так не будет!»
Мы были в шоке. Снова вернулись к вопросу агрессии, узнав на этот раз, что позиция жертвы ещё более безрадостная, чем агрессора, и никакого благородства в этой роли, конечно, нет. Впрочем, были люди, которые думали иначе, как и те, кто считал, что с этой ситуацией ребёнок должен справляться сам.
После второго инцидента мы договорились о встрече с завучем и выработали общую стратегию.
Ребят разделили: на занятиях сажали за разные столы, они были в разных группах везде, где было возможно, а на переменах учителя за ними присматривали.
К сожалению, мелкие инциденты и вербальная агрессия сохранялась. Мы, родители, усиливали тылы: казалось, по бесконечному кругу проживали все ситуации вместе с ним (минимум час сын нам выговаривался перед каждым сном), обсуждали вдвоём эту ситуацию с мужем и старались сменить вектор на «так с тобой не может поступать никто, это неправильно», «ты не бьёшь сам, но останавливаешь обидчика, а если не можешь, обращаешься к взрослым».
В классе специально ввели уроки “be responsible”, где всех учили, как надо говорить, когда что-то не нравится, не толкая друг друга, не обижая, и что делать, когда ты свидетель подобного.
Наша ситуация улучшилась где-то через три месяца: сын обрёл новых друзей, пошёл на каратэ, внимание с него переключилось, неприятности начала года почти позабыли.
Печально, но в конце последнего семестра внешнее поведение конфликтного ученика выглядело как будто не лучше при всех усилиях школы. На выездном мероприятии его единственного вела за руку учитель. При первой возможности он как будто специально старался наступить на пятки тем, кто впереди, и, выдёргивая руку, бил по рюкзакам, кто шёл сбоку. Успокаивало лишь то, что мой сын уже не имел к этому прямого отношения, а на следующий год мальчишки и вовсе были распределены в разные классы.
Вопрос агрессии вечен и встаёт перед нами вновь и вновь. Сейчас у старшего новая, уже австралийская школа, после занятий он частенько приходит колючий. Впереди усиленный этап социализации трёхлетней дочери и с этим тоже предстоит долгая работа.
Почему редко кому удается почивать на родительских лаврах? Существует ли способ сделать здесь что-то раз и навсегда?
Сейчас, пожалуй, ни для кого не секрет, что быть желанным, особенным и любимым — самые важные детские потребности. Кроме мамы папы и бабушки дедушки никто этим не обеспечит нашего ребёнка, да и не должен. Внешние самые искренне добрые люди в жизни кратковременны, появляются для каких-то своих целей, выполняют другие роли. Мы – единственная база безопасности и база жизни маленького человека. Пока они не окрепнут – наша обязанность держать руку на пульсе.
Второе, с чем тоже, пожалуй, не поспоришь: когда с отношениями в семье в целом хорошо, ребёнок переживает остальные разочарования легче и не накладывает невыполнимых ожиданий на других. В достатке он не просит у посторонних взрослых и детей родительской любви, не бьётся с ними как агрессор за это право, не демонстрирует свою уязвимость как жертва.
Как удовлетворяются базовые эмоциональные потребности ребёнка своей нужности и важности — отдельная большая тема. Чем раньше родители в это начинают вкладываться, тем меньшие проблемы ждут. Здесь и иерархия (главный и ответственный за решения — взрослый), и выражение любви (языком, который понятен конкретному ребёнку), и глубокое видение детских проблем (внимание без критики и прерываний, с пониманием важности всего происходящего), и личное качественное время только ему, плюс моральные беседы или хотя бы совместное чтение книг с обсуждением и позитивным настроем… Кто вокруг доброволец, если не мы? Если уж у нас не хватает времени, умений, другие приоритеты, то кому есть большое дело?
Однако, даже удовлетворение эмоциональных потребностей нужности и важности бывает не достаточным.
Ребёнок может не испытывать нужду любви, но может не уметь приемлемо для себя и других переживать разочарования.
Речь об адаптации психики ребёнка переводить злость из-за несоответствия желаний с возможностями в ощущение бессилия, тщетность и смирение.
Важно не путать адаптированность с привыканием.
Привыкание — это спрятанная внутрь неудовлетворённость, желание вернуться в прошлое, сожаление (это скорее про скрытую форму агрессии, аутоагрессию и тп).
Задача по работе с агрессивностью и жертвенностью в том, чтобы научить ребёнка к осознанию жизненных обстоятельств без этого негативного прицепа. Не отвлекать или развлекать его от понимания случившегося, а наоборот, поддерживать в восприятии действительности испытывать чувство бессилия, чтобы в конце концов он искренне принял реальность, выдохнул и смог решить, что делать дальше.
(в практике, допустим, ребёнок рыдает/кричит, мы садимся рядом, видом выражаем сочувствие, говорим что “жаль, это сложно, но придётся так делать/это нельзя получить”…. дальше он плачет, мы сохраняем спокойствие, через какое-то время сам плач уже меняется, и приходит успокоение…)
Как на словах легко пишется «…сохраняем спокойствие...»!
А на деле?
Во-первых, данность данности рознь, и каждый воспринимает её по-разному. Кто-то решит, что надо специально завалить ребёнка непреодолимыми обстоятельствами, чтобы ускорить появление этого навыка. Кто-то продолжит считать, что адаптация случится сама, и будет стараться удовлетворять ребёнка до последней возможности.
Во-вторых, адаптация психики ребёнка — полностью бессознательный и эмоциональный процесс, которым управляют не мыслительные участки мозга, а его лимбическая система. Перепрограммирование в решать решаемое и смиряться с неизбежным требует нескольких месяцев, а порой и лет.
В-третьих, возможность обучения этому ребёнка принципиально зависит от того, как мы сами выстраиваем отношение к жизни вокруг себя. Если привыкли расточать претензии и считаем духовной возвышенностью либо перманентное состояние жертвы, либо вечную борьбу по множеству поводов, покажем ли другой путь?
Однако, есть обнадеживающие новости:
– провести ребёнка по стадиям адаптации можно в любом возрасте, также как никогда не поздно обеспечить его нужды в родительской роли;
– есть мнение, что агрессия – топливо для активности, и самые выраженные агрессоры – это потенциальные лидеры, осталось лишь этот ценный ресурс суметь направить во благо.
Пытаемся?
Добавить комментарий