⁃ Надежд, возьми!, – сказал мой семидесятилетний отец, протягивая новый лакированный кошелёк.
⁃ Что это?
Открыла. Внутри банкноты 20,10, 5 евро и пара монет. Всего 537 евро.
– Зачем? Оставь себе, к нам же приедешь!
– Бери бери, детям что-то купишь, да и у тебя юбилей в этом году. Специально вам собирал, в обменник ходил!
Это мой папа.
Папа, который ещё какое-то время назад говорил, что это дети должны помогать престарелым родителям.
Папа, который недавно сетовал, что своих детей я чересчур балую.
Папа, с которым я долго не могла найти общие точки и рефлексировала над любым неосторожно сказанным им предложением.
– Спасибо большое! Так трогательно. Спасибо!
Это я.
Я, которая вступала с ним в споры о политике, которая доказывала своё право на выбор как воспитывать своих детей, которая указывала на ошибки.
Что изменилось?
Думаю, появились силы.
Появились силы признаться себе, что в жизни на самом деле так мало утверждений. Они есть, но, как правило, их и не оспаривают. Я не центр его вселенной. Я сама.
Думаю, сердце открылось.
Я впустила туда отца. Ворчливого, колючего. Дала ему уютную тёплую комнату, куда постоянно заходила и сервировала его стол радостями о внуках, общими воспоминаниями, разговорами о его интересах.
Он отогрелся.
Стал без отвержения принимать. Стал глубже понимать меня. Увидел, как и я, что нам не нужно больше ничего доказывать друг другу.
Папа живёт в этой комнате без лимита по времени и правил на проживание.
Он может не приезжать, не звонить, даже не праздновать со мной Новый год, хотя я приехала после трёх лет отсутствия. Комната теперь в его собственности навечно, что бы ни случилось.
Мы с ним часто на связи и теперь почти каждый раз я слышу:
“Ты хорошая мать, не ожидал. Ты неплохо пишешь, даже не знаю в кого. Горжусь внуками, подрастут, пойдём вместе на ипподром. Когда у вас всё хорошо, то и у меня на душе светло.”
Да, у меня тоже на душе светло, папа.
Я люблю тебя.
Мне кажется, что только недавно я стала понимать, что это на самом деле может значить.
