Уже упоминала, что данная книга произвела на меня особенное впечатление.
Сохранила сюда избранные цитаты, перечитывать и задумываться. Книга была написала около 100 лет назад!
“Может быть и я бы составил сборник советов и указаний, но я убедился, что нет предписания, которого не довела бы до абсурда некритичная случайность. Из-за книг с их готовыми формулами притупилась мысль. Живя чужим опытом, наблюдениями и взглядами, люди настолько утратили веру в себя, что не хотят смотреть своими глазами, будто печатное слово – откровение, а не результат наблюдений – только чьих-то, а не моих, вчерашних, а не сегодняшних, над чьим-то, а не над моим ребенком.
Только безграничное невежество и поверхностность взгляда могут позволить недоглядеть, что младенец представляет собой некую строго определенную индивидуальность, состоящую из врожденного темперамента, силы интеллекта, самочувствия и жизненного опыта.
Роды в кругах, где царит фанатизм удобств, являются чем-то столь редким и злостно-исключительным, что мать категорически требует от природы щедрой награды. Если мать согласилась на лишения, на неприятности, недомогания беременности и муку родов, ребенок должен быть таким, каким она его придумала.
Благодарна ли земля солнцу, что оно светит? Дерево зерну, что из него выросло? Поёт ли соловушка матери, что выгрела его грудью? Отдаешь ли ребенку то, что взяла у родителей, чтобы получить обратно, тщательно записывая и высчитывая проценты? Заслуга ли любовь, что ты требуешь плату?
Каждая мать может кормить, у каждой достаточное количество молока; и только незнание техники кормления лишает ее этой врожденной способности. Боли в груди, трещины на сосках являются некоторым препятствием. Но страдание окупается сознанием, что мать вынесла всю тягость, не переложив все это…. Ибо кормление – это продолжение беременности, “только ребенок переместился наружу и, отрезанный от последа, взял грудь и пьет не красную, а белую кровь” Пьет кровь? Да, материнскую – это закон природы.
Первый деспотичный крик ребенка – предвестник борьбы сдвоенной жизни: одна, зрелая, которую заставляют уступать, отрекаться и жертвовать, защищается; другая, новая, молодая, завоевывает свои права. Сегодня ты не винишь его; он не понимает, страдает. Но есть на циферблате времени час, когда скажешь: “и я чувствую, и я страдаю”.
Не отрекайся от этих ночей! Они дают то, чего не даст книга и ничей совет. Ценность этих ночей не только в знании, но и в глубоком душевном перевороте, который не позволяет вернуться к бесплодным размышлениям “Что могло бы быть, что должно бы быть, как было бы хорошо, если бы…, а учит действовать в условиях, которые налицо. В эти ночи может родиться дивный союзник, ангел-хранитель ребенка – интуиция материнского мердца, ясновидение, которое состоит из пытливой воли, зоркой мысли, неомраченных чувств.
Каждое насилие и излишество – это баласт, каждая односторонность- возможная ошибка.
Счастье для человечества, что мы не в силах подчинить детей нашим педагогическим влияниям и дидактическим покушениям на их здравый рассудок и здравую человеческую волю.
Из страха, как бы смерть не отняла у нас ребенка, мы отнимаем ребенка у жизни; не желая, чтобы он умер, мы не даем ему жить.
Сами воспитываемые в деморализующем пассивном ожидании того, что будет, мы беспрерывно спешим в волшебное будущее. Чем сегодня ребенка хуже, менее ценно, чем завтра?
Если вы умеете определять радость ребенка и ее силу, вы должны знать, что самая высокая радость – преодоленной трудности, достигнутой цели, раскрытой тайны, радость триумфа и счастье самостоятельности, овладения и обладания.
Мать должна знать что врожденное, а что с трудом выработанное, и обязана помнить, что все, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, непрочно, неверно и ненадежно. И если податливый, “хороший” ребенок делается вдруг непослушным и строптивым, не надо сердиться на то, что ребенок есть то, что он есть.
Материнство облагораживает женщину, когда она отказывается, отрекается, жертвует; и деморализует, когда, прикрываясь мнимым благом ребенка, отдает его на растерзание своему тщеславию, вкусам и страстям.
Ребенок не лотерейный билет, на который должен пасть выигрыш в виде портрета в зале магистратуры или бюста в фойе театра. В каждом есть своя искра, которая может зажигать костры счастья и истины, и в каком-нибудь десятом поколении, быть может, заполыхает он пожаром гения и спалит род свой, одарив человечество светом нового солнца.
Ребенок не почва, вспаханная наследственностью под посев жизни; мы можем лишь содействовать росту того, что дает буйные побеги еще до первого его вздоха.
“Скажи мне, кто тебя породил, и я скажу, кто ты”- но не всегда.
“Скажи мне, кто тебя воспитал, и я скажу, кто ты”- и это не так.
Если догматическая среда способствует воспитанию пассивного ребенка, то идейная – хорошая почва под посев активных детей. Полагаю, корни многих неприятных сюрпризов в том, что одному дают десять высеченных на камне заповедей, а другого неволят искать истины, которые он должен получать готовыми.
Среда безмятежного потребления…Нет упорства ни в желании сохранить, продержаться, ни в стремлении достичь, найти. Ребенок живет в атмосфере внутреннего благополучия и ленивой консервативной привычки, снисходительности к современным течениям, среди привлекательной простоты. Здесь он может быть всем, чем хочет: сам – из книжек, бесед, встреч и жизненных впечатлений – ткет себе основу мировоззрения, сам выбирает путь.
Среда внешнего лоска и карьеры. Здесь детей только оценивают, теряют на них или зарабатывают, покупают и продают. Однако и в среде распада и гангрены, в муках и душевном раздвоении вырастает иногда “жемчужина в навозной куче”. Такие случаи показывают, что наряду с общепризнанным законом о влиянии воспитания существует и другой- закон антитезы. Когда у безбожника вырастает человек богобоязненный, у труса-герой, чего нельзя односторонне объяснять одной “наследственностью”.
Мне лично гипотеза о законе антитезы объясняет многие пародоксальные реакции на воспитательные воздействия – и удерживает от многочисленных слишком частых и энергичных попыток влиять даже в самом желательном направлении.
Ребенок должен есть столько, сколько хочет, не больше и не меньше. Даже при усиленном питании больного ребенка меню можно составлять лишь при его участии и вести лечение лишь под его контролем.
Заставлять ребенка спать, когда им не хочется спать, преступление. Таблица, устанавливающая, когда и сколько спать ребенку- абсурд.
Принцип -неважно, правильный ли – рано ложиться, рано вставать-родители ради собственной выгоды сознательно исказили; получилось: чем больше сна, тем полезнее для здоровья. Нервирующая скука вечернего ожидания сна.
Что представляет собой эта половина человечества, живущая вместе с нами, рядом с нами в трагическом раздвоении? Мы возлагаем на нее бремя завтрашнего человека, не давая прав человека сегодняшнего.
Ребенок – это сто масок, сто ролей способного актера.
В области инстинктов ему недостатки лишь одного, вернее, он есть, пока еще рассеянный, как бы туман эротических предчувствий.
В области чувств превосходит нас силой, ибо не отработано торможение. В области интеллекта по меньшей мере равен нам, недостает лишь опыта.
Оттого так часто человек зрелый бывает ребенком, а ребенок взрослым.
Вся же остальная разница в том, что ребенок не зарабатывает деньги и, будучи на содержании, вынужден подчиняться.
Ребенок ищет помощи, потому что сам не способен справиться. При самостоятельных попытках терпит поражение. Завися же от других, раздражается. И даже если не доверяет или не совсем доверяет- его много раз обманывали. Ему все равно приходится следовать указаниям взрослых так же, как неопытному работодателю терпеть недобросовестного работника, или как паралитику сносить грубости санитаров.
От эгоцентризма личного, когда его сознание является сосредоточием всех вещей и явлений, ребенок переходит к эгоцентризму семейному, более или менее длительному, в зависимости от условий, в которых воспитывался ребенок…но настает минута, когда он начинает спокойно сопоставлять то, что видит в других домах, с тем что есть у него…по отсутствию опыта ребенок живет одним настоящим…
Ребенок знает окружающих, их настроения, повадки, слабости, знает, и, можно добавить, умело их использует. Угадывает расположение, чувствует лицемерие, схватывает на лету смешное. Читает по нашим лицам. … Только мы не хотим замечать и, пока они не нарушат наш покой, предпочитаем обольщаться, что – наивный – ребенок не знает, не понимает, легко дает себя обмануть видимости. Иная точка зрения поставила бы перед нами дилемму: или открыто отречься от права на мнимое совершенство, или искоренить в себе то, что унижает нас в их глазах, делает посмешищем, обедняет.
Как часто похожи мы на ребенка, когда он, нацепив кошке бантик, потчует ее грушей, дает поглядеть картинки и удивляется, что негодяйка хочет тактично улизнуть или, отчаявшись, царапнет.
Многочисленные игры ребят – работа.
Есть дети, которые сами не играют, а любят смотреть, подобно тому как смотрят взрослые на играющих в биллиард и шахматы. … Целесообразность движений – лишь одна из многих сторон, которые делают это вид спорта приятным.
Игры не столько стихия ребенка, сколько единственная область, где мы предоставляем ему более или менее широкую инициативу. Все остальное – мимолетная милость, временная уступка, на игру же у ребенка есть право.
Когда у ребенка есть в плане дня купание без ограничений, лес с ягодами, удочки, птичьи гнезда высоко на деревнях, голубятня, куры, кролики, сливы в чужом саду, цветник перед домом, игра становится ненужной или меняет в корне характер. Какой ребенок сменяет живую собаку на игрушечную?
При каждой коллективной деятельности, а значит и в игре ребята, делая одно и то же, отличаются друг от друга хотя бы одним мелким штрихом. И мы узнаем, чем ребенок является в жизни, среди людей, в действии, что впитывает в себя и что сам способен дать и как смотрит на это толпа, какова его самостоятельность, сопротивляемость массовому внушению.
Не относись мы к ребенку, его чувствам, стремлениям, а значит и играм свысока, мы понимали бы, что он правильно делает, когда с одним охотно общается, а другого избегает, встречается поневоле, неохотно играет. Можно подраться с самым лучшим приятелем и скоро помириться, а с немилым и без ссор не захочешь водиться.
Мы выдали детям мундир детства и верим, что они любят нас, уважают и доверяют и что они невинны, легковерны и благодарны. Безупречно играем роль бескорыстных опекунов, умиляемся при мысли о приносимых нами жертвах, и, можно сказать, нам с детьми хорошо – до поры до времени. Дети сначала верят, потом сомневаются, стараются откинуть коварно закрадывающиеся подозрения, иногда пробуют с нами бороться, принимаются нас обманывать, подкупать и эксплуатировать. Сто разновидностей покорных и взбунтовавшихся рабов. Нам не нравится, когда ребенок, которого мы отчитываем, бормочет что- то себе под нос, в гневе с языка слетают искренние слова, а они нас не интересуют. У ребенка есть совесть, только в мелких будничных стычках голос ее не слышен, зато выплывает наружу тайная ненависть к деспотичной (а значит, несправедливой) власти сильных (а значит, безответственных) мира сего.
Взрослые не умные…. Взрослые не все знают… Взрослые не добрые.. Взрослые лгут…
Опыт нескольких неуместных вопросов, неудачных шуток, выданных секретов, опрометчивых излияний учит ребенка относится ко взрослым как к прирученным диким зверям, на которых никогда нельзя полностью положиться.
Ребенок чувствует себя более чистым, лучше воспитанные, более достойным уважения.
Бедные эти старенькие, всё не по ним, всё им мешает. И, пожалуй, едва ли не единственное доброе чувство, которое ребенок к нам постоянно испытывает, это жалость. Папа бедный все работает, мама слабая, скоро умрут, не надо их огорчать.
Воспитатель, который не сковывает, а освобождает, не подавляет, а возносит, не комкает, а формирует, не диктует, а учит, не требует, а спрашивает, переживает вместе с ребенком много вдохновенных минут, не раз след увлажненным взором за борьбой ангела с сатаной, где светлый ангел побеждает.
Ребенок с трудом мирится со сведениями, которые он не может применить на деле. Он тоже хотел бы так сделать, попробовать на вкус или по крайней мере увидеть вблизи.
– Я больше люблю папу и маму. – маленькие кокетничают непонятным ответом на непонятный им вопрос. Ребенок постарше терпеть его не может: он унижает его и смущает. Он то очень любит, то так себе, раз уж это необходимо, а иногда ненавидит, да, это ужасно, но что поделать, коли ненавидишь.
Каждая собственность ребенка спорна: нельзя отдать не спросив, нельзя портить, у него лишь право пользования (и тем более ценит он неразделённое обладание).
Заботиться надо, а мы все хотим запрещать.
Сказка про аиста обижает и сердит детей, как каждый шутливый ответ на серьезный вопрос. “Не хотите, не помогайте, но зачем мешаете, зачем насмехаетесь надо мной, что хочу знать?”
Про ожидания родителей: “Он должен… Я хочу чтоб он…” Сомнения.. и лет через пятнадцать он обращен к будущему, ты – к прошлому. У тебя воспоминания и привычки, у него поиски нового и дерзновенная надежда. Ты сомневаешься, ты боишься, а он бесстрашен. Юность она не глумится, не проклинает, не презирает, всегда стремиться переделать несовершенное прошлое. Так и должно быть. Где счастье, в чем счастье, знаешь ли ты к нему путь? Да и есть ли люди, которые знают?
Ну как вы хотите ввести ребенка в жизнь с убеждением, что все правильно, справедливо, разумно мотивированно и неизменно? Теоретизируя, мы забываем, что обязаны учить ребенка не только ценить правду, но и распознавать ложь, не только любить, но и ненавидеть, не только уважать, но и презирать, не только соглашаться, но и возмущаться, не только подчиняться, но и бунтовать.
Часто мы встречаем зрелых уже людей, которые возмущаются, когда достаточно пренебречь, и презирают, где следует проявить участие. В области негативных чувств мы самоучки: обучая азбуке жизни, взрослые учат нас лишь нескольким буквам, а остальные утаивают. Удивительно ли, что мы читаем неправильно?
Ребенок чувствует свою неволю, страдает из-за оков, тоскует по свободе, но ему ее не найти, потому что форма воспитания меняется, а содержание — запрет и принуждение — остается. Мы не можем изменить свою жизнь взрослых, так как мы воспитаны в рабстве, мы не можем дать ребенку свободу, пока сами мы в кандалах.
Ребенок, с болью отрываясь от самых близких, слабо еще сросшись с ребячьим обществом, тем сильнее обижается, что ему не хотят помочь, что не с кем посоветоваться, не к кому приласкаться. (глава про школьный период)
Неправда, что ребенку подавай то стекло из окошка, то звезду с неба, что его можно подкупить потачками и уступками, что он врожденный анархист. Нет, у ребенка есть чувство долга, не навязываемое извне, любит он и расписание, и порядок и не отказывается от обязанностей и соблюдения правил. Требует лишь, чтобы ярмо не было слишком тяжелым, не натирало холку и чтобы он встречал понимание, когда не устоит, поскользнется или, обессилев, остановится перевести дух.
Ребенок хочет, чтобы с ним обходились серьезно, требует доверия, советов и указаний. Мы же относимся к нему пугливо, безустанно подозреваем, отталкиваем непониманием, отказываем в помощи.
…положительный период- безмятежное затишье.
Ребенок теперь уже знает. Знает, что не всё на свете в порядке, что есть добро и зло, знание и незнание, справедливость и несправедливость, свобода и зависимость. Не понимает, так не понимает, какое ему, в конце концов, до этого дело? Он смиряется и плывет по течению.
…И родители и ребенок тешат себя иллюзией, что уже столковались, преодолели трудности, тогда как столь же важная, как и рост, но наименее покорная современному человеку функция размножения начнет вскоре трагично осложнять всё еще длящуюся функцию развития индивида – смутит душу и пойдет в атаку на тело. (глава про переход в подростковый возраст)
Каждый ребенок переживает периоды стариковской усталости и бурлящей полноты жизненной деятельности: это не значит, что следует уступать и оберегать, но и не значит, что следует перебарывать и закалять. Сердце не поспевает за ростом, стало быть, дать ему покой или, может быть, побуждать к более живой деятельности, чтобы окрепло? Эту проблему можно решить лишь для данного случая и момента; надо, однако, чтобы мы завоевали расположение ребенка, а он заслуживал доверия. А прежде всего надо, чтобы знание знало.
Утомленная ростом, одинокая, блуждающая без разумного руководства в лабиринте жизненных проблем молодежь вдруг сталкивается с врагом, будучи слишком высокого мнения о его сокрушительной мощи, не зная, откуда он взялся и как укрыться и обороняться.
Выбивая из головы преждевременную любовь, не вбиваем ли мы тем самым преждевременный разврат?
Давнишняя тайная неприязнь к окружающим взрослым получает фатальную окраску.
Столь частое явление: ребенок провинился, разбил окно» Он должен чувствовать, что виноват. Когда справедливо ему выговариваешь, реже встречаешь раскаяние, чаще бунт— гневно насупленные брови, взгляд исподлобья. Ребенку хочется, чтобы воспитатель именно тогда проявил доброту, когда он виноват, когда он плохой, когда его постигло несчастье. Разбито стекло, пролиты чернила, порвано платье—все это результаты неудачных начинаний, которые затевались, может быть, даже несмотря на предупреждения.
Ну а взрослые, просчитавшись и потеряв на сделке, как воспримут претензии, гнев и брань?
Уважать?! Нет, презирать, насмехаться и помнить. Бороться с ненавистной зависимостью. «Я не ребенок. Что думаю — мое дело. Не надо было меня рожать. Завидуешь мне, мама? Взрослые тоже не такие уж святые».
Следует помнить, что ребенок недисциплинирован и зол не потому что он «знает», а потому, что страдает. Мирное благополучие снисходительно, а раздражительная усталость агрессивна и мелочна.
Его 16 лет — это родительских сорок с лишним, возраст печальных размышлений, подчас последний протест собственной жизни, минуты, когда баланс прошлого показывает явную недостачу. Что я имею в жизни? — говорит ребенок. — А я что имела? Предчувствие говорит нам, что и он не выиграет в лотерею жизни, но мы уже проиграли, а у него есть надежда, и ради этой призрачной надежды он рвется в будущее, не замечая — равнодушный. — что нас хоронит. Помните, когда вас разбудил рано утром лепет ребенка? Тогда вы заплатили себе за труды поцелуем. Да, да, за пряник мы получали сокровища признательной улыбки. Пипетки, чепчик, слюнявчик — так все это было дешево, мило, ново, забавно. А теперь все дорого, быстро рвется, а взамен ничего, даже доброго слова не скажет… А сколько сносит подметок в погоне за идеалом и как быстро вырастает из одежды, не желая носить на рост!
Мечты — это программа жизни. Умей мы их расшифровывать, мы увидели бы, что мечты сбываются.
…враждебная неприязнь уступает место состраданию.
Определения “свинство» недостаточно: здесь кроется что-то бесконечно более сложное. Но что? Книга только на первый взгляд, на минуту рассеивает сомнения, а ровесник сам слаб и беспомощен. Бывает момент когда можно вновь обрести ребенка — он ждет, он хочет тебя выслушать. Что ему сказать? Только не про то как оплодотворяются цветы и размножаются гиппопотамы и что онанизм вреден. Ребенок чувствует, что тут дело в чем-то значительном более важном, чем чистота пальцев и простыни, тут решается судьба его духовной основы- ответственности перед жизнью в целом. Ах, снова стать невинным ребенком, который верит и доверяет не размышляя! Воспитатель в зависимости от того, что он приготовил к этой минуте за те годы, когда он внимательно приглядывался к ребенку, может наметить ему план действий — как познать себя, как побеждать себя, какие приложить усилия, как искать свой путь в жизни.
Буйное своеволие, пустой смех, веселье юности. Часто массовое веселье мы считаем избытком энергий, когда как это лишь проявление раздраженной усталости, которая на какой-то момент, не чувствуя преград, приходит в обманчивое возбуждение. Вспомни веселье ребенка в железнодорожном вагоне, когда ребенок, не зная как долго будет ехать и куда, вроде бы и довольный новыми впечатлениями капризничает от их избытка и ожидания того что наступит, и веселый смех кончается горькими слезами.
«Они думают, мне весело. И пускай себе думают. Еще одно доказательство, что они нас не понимают…»
Благородство не может быть утренней мглой, оно сноп лучей. Если нас на это еще не хватает, давайте пока воспитывать просто честных людей.
Ребенок вносит в жизнь матери дивную песнь молчания.
От количества часов, которые мать проводит подле него, когда он сам еще ничего не добивается, а живет, от мыслей, которыми трудолюбиво его окутывает, зависит ее содержание, программа, сила и творчество; мать в тихом созерцании зреет для вдохновения, которого требует труд воспитания. Не из книжки, а из себя. Тогда каждая книжка падет в цене, а моя, если убедила в этом, выполнила свою задачу. В мудром одиночестве бодрствуй.
”
Советую иметь как настольную книгу! Всем счастливого родительства:)