«Можно просидеть несколько часов сряду, поджав ноги, в одном и том же положении, если знаешь, что ничто не помешает тебе переменить положение; но если человек знает, что он должен сидеть так с поджатыми ногами, сделаются судороги, ноги будут дёргаться и тискаться в то место, куда бы он хотел вытянуть их.»
(Л.Н. Толстой)
Конечно же, роман «Анна Каренина» знаменит не этой цитатой. Тем не менее, она, написанная Львом Николаевичем в отношении чувств Вронского относительно света, неплохо ложится на lockdown, и так совпало, что именно во время первой волны карантинного режима я случайно начала читать это «произведение школьной программы».
Случайно, так как в Сиднее изначально собирались компанией на одноименный балет. Балет отменили. В итоге в местном книжном клубе «Анну Каренину» мы решили хотя бы перечитать.
Кроме знаменитой фразы «Сколько голов, сколько умов, то и столько сердец, столько родов любви» неожиданно отозвалась бездна всего!
Понимаю, что чьи-либо избранные цитаты и мысли вряд будут интересны-полезны, потому как у каждого они будут свои.
Моя основная мысль, которой хочу поделиться:
«Анна Каренина» – одно из лучшего оптимистичного, что я вообще прочла к текущему моменту, и отлично ложится в сердце именно во времена пандемии.
С ее первых страниц — ощущение вечности затронутых тем в 1877 году.
Я бы, пожалуй, назвала ее «Гордость разума» и рекомендовала желающим вникать в нее медленно и с удовольствием, уйдя от шаблонов про инфантилизм; забыв то, о чем мы все переписывали критиков в сочиненениях для школы; отбросив неоднозначную биографию Льва Николаевича в массмедиа!
Во время моего чтения я нередко переписываю себе то, что отозвалось, и раскладываю по разным комнатам свои впечатления. Согласные окружающие еще и мучаются моими инсайдами. Так было и в этот раз:)
Сейчас, спустя почти год, впечатления не такие яркие. Но при случае я до сих пор вступаю в бессмысленные диалоги о том, что Анна Каренина не бросила мужа ради любовника, любовник не разлюбил потом Каренину, и вообще она оказалась под поездом не поэтому, и книга гораздо глубже.
Порой мне даже приходит забавная идея «а не устраивать ли сразу, если важно найти точки соприкосновения с человеком, обсуждение с ним подобных произведений?»
Мои “точки” ниже:
Влюбленность
Анна:
«Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке».
«Она (*Кити) видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне».
«Она (*Анна) не спала всю ночь. Но в том напряжении и тех грезах, которые наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив, было что-то радостное, жгучее и возбуждающее».
«И она не могла не ответить улыбкой – не словам, а влюблённым глазам его».
«Чем больше она узнавала Вронского, тем больше любила его… ее восхищение пред ним часто пугало ее самое: она искала и не могла найти в нем ничего непрекрасного».
Вронский:
«Куда делась его всегда спокойная, твёрдая манера и беспечно спокойное выражение лица? Нет, он теперь каждый раз, как обращался с ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней … на лице его был такое выражение, которого она никогда не видала прежде».
«… они (*Анна и Вронский) чувствовали себя наедине в этой полной зале. И на лице Вронского, всегда столь твёрдом и независимом, она видела то поразившее ее выражение потерянности и покорности, похожее на выражение умной собаки, когда она виновата».
«Вронский ничего и никого не видал. Он чувствовал себя царем не потому, чтоб он верил, что произвёл впечатление на Анну, он ещё не верил этому, – но потому, что впечатление, которое она произвела на него, давало ему счастье и гордость.
Он чувствовал, что все его доселе распущенные, разбросанные силы были собраны в одно и с страшною энергией были направлены к одной блаженной цели. И он был счастлив этим».
«⁃ Зачем я еду? – повторил он, глядя ей прямо в глаза. – Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы, – сказал он, – я не могу иначе.
… Он сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком»
«Все умное так надоело…»
«Он только за собой считал несомненное право любить ее.»
«И заметил с проницательностью влюблённого…»
«Две страсти эти (*речь про скачки и Анну) не мешали одна другой. Напротив, ему нужно было занятие и увлечение, не зависимое от его любви, на котором он освежался и отдыхал от слишком волновавших его впечатлений».
«… и, главное, ожидание свидания – все соединялось в общее впечатление радостного чувства жизни. Чувство было так сильно, что он невольно улыбался».
Левин:
«Я был влюблен, но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь как счастье, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни».
«Я так счастлив, что даже гадок стал; я все забыл…Я нынче узнал, что брат Николай… знаешь, он тут… я и про него забыл. Мне кажется, что и он счастлив. Это вроде сумасшествия».
«Он говорил это и страстно желал услыхать подробности о Кити и вместе боялся этого. Ему страшно было, что расстроится приобретённое им с таким трудом спокойствие».
«Это была она (*про Кити)… И все то, что волновало Левина в эту бессонную ночь, все те решения, которые были взяты им, все вдруг исчезло».
«Чувствует, что он захлёстывается от счастия, которое заливает ему душу».
«Левин чувствовал, что у него выросли крылья. Левин знал, что она слышит его слова и что ей приятно его слышать. И это одно занимало его. Не в одной этой комнате, но во всем мире для него существовали только он, получивший для себя огромное значение и важность, и она. Он чувствовал себя на высоте, от которой кружилась голова, и там где-то внизу, далеко, были все эти добрые, славные Каренины, Облонские и весь мир».
«Он был совершенно изъятым из условий материальной жизни… чувствовал себя не только свежим и здоровым как никогда… что все может сделать… И что он видел того, того после уже он никогда не видал. В особенности дети, .., сайки, голуби… которые выставила невидимая рука, тронули его… неземные существа. Все это случилось в одно время: мальчик подбежал к голубю и, улыбаясь, взглянул на Левина…».
«Теперь, в том чувствительном ко всему, размягченном состоянии духа, в котором он находился, эта необходимость притворятся была Левину не только тяжела, но показалась совершенно невозможна».
«Левин попробовал отпить кофе и положить калач в рот, но рот его решительно не знал, что делать с калачем… надо было прожить ещё по крайней мере два часа».
«Левин продолжал находится все в том же состоянии сумасшествия, в котором ему казалось, что он и его счастье составляло главную и единственную цель всего существующего».
«Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела идти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не знали хорошенько, они ли опять влюблены, или только дочь их. Когда князь с княгиней вышли, Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было».
«Кити смотрела на всех такими же отсутствующими глазами, как и Левин. На все обращённые к ней речи она могла отвечать только улыбкой счастья, которая теперь была ей так естественна».
«Левин уже привык теперь смело говорить свою мысль, не давая себе труда облекать ее в точные слова; он знал, что жена в такие любовные минуты, как теперь, поймёт, что он хочет сказать, с намёка, и она поняла его.
⁃ Ты думаешь, что он не может влюбиться, – переводя на свой язык, сказала Кити.
⁃ Не то что не может влюбиться, – улыбаясь, сказал Левин, – но у него нет той слабости, которая нужна…».
«Он понял, что она (*про Кити) не только близка ему, но что он теперь не знает, где кончается она и начинается он.»
Ревность
Каренин:
«Ревность, по его убеждению, оскорбляет жену, и к жене должно иметь доверие. Почему должно иметь доверие, то есть полную уверенность в том, что его молодая жена всегда будет его любить, он себя не спрашивал; но он не испытывал недоверия, потому имел доверие и говорил себе, что надо его иметь. Теперь же, хотя убеждение его о том, что ревность есть постыдное чувство и что нужно иметь доверие, и не было разрушено, он чувствовал, что стоит лицом к лицу пред чем-то нелогичным и бестолковым, и не знал, что надо делать…
Рассуждение это, прежде имевшее такой вес для него, теперь ничего не весило и не значило».
«Он припоминал подробности их прошедшей жизни, которые прежде не казались ему чем-либо дурным, – теперь эти подробности ясно показывали, что она всегда была испорченною».
Левин:
«Левин, за минуту тому назад бывший в самом весёлом расположении духа, теперь мрачно смотрел на всех и все ему не нравилось…
Ревность его в эти несколько минут, особенно по тому румянцу, который покрыл ее щеки, когда она говорила с Весловским, уже далеко ушла.
… его прорвало, и он высказал все; то, что он высказывал, оскорбляло его и потому ещё больше его раздражало…
⁃ Ты пойми, я не ревную: это мерзкое слово.
⁃ …
⁃ Но, Костя, ты преувеличиваешь, – говорила Кити, в глубине души радуясь той силе любви к ней, которая выражалась теперь в его ревности».
«Было нечистое что-то в позе Васеньки, в его взгляде, в его улыбке. Левин видел даже что-то нечистое и в позе и во взгляде Кити. И опять свет померк в его глазах. Опять, как вчера, вдруг, без малейшего перехода, он почувствовал себя сброшенным с высоты счастья, спокойствия, достоинства в бездну отчаяния, злобы и унижения. Опять все и все стали противны ему».
«… она была слишком проста и невинна, чтоб уметь прекратить этот разговор, и даже для того, чтобы скрыть то внешнее удовольствие, которое доставляло ей очевидное внимание этого молодого человека.
… это виноватое выражение подтвердило все его сомнения.
… им надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от того мученья, которое оба испытывали».Очень интересно о том, как Левин выгоняет Васеньку (к которому ревнует жену) и объяснятся со Стивой, тем, кто привёз его к ним в гости: «Мне очень совестно пред тобой и пред ним. Но ему, я думаю, не будет большого горя уехать, а мне и моей жене его присутствие неприятно.
⁃ Но ему оскорбительно!
⁃ А мне и оскорбительно и мучительно! И я ни в чем не виноват, и мне незачем страдать!
… Степан Аркадьич и княгиня были возмущены поступком Левина. И он сам чувствовал себя не только ridicule в высшей степени, но и виноватым кругом и опозоренным; но, спрашивая себя как бы он поступил в другой раз, отвечал себе, что точно так же».
«Когда Кити в обществе смотрела на него (*Левина), как иногда смотрят на любимого человека, стараясь видеть его как будто чужого, чтоб определить себе то впечатление, которое он производит на других, она видела, со страхом даже для своей ревности, что он не только не жалок, но очень привлекателен…».
После случайной встречи Кити и Вронского (к которому все ещё ревновал жену Левин): «Правдивые глаза сказали Левину, что она была довольна собой, и он, несмотря на то, что она краснела, тотчас же успокоился и стал расспрашивать ее, чего только она и хотела.»
После того как Левин встретил Анну Каренину, разговор с Кити:
«… ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам. Да, да! Что ж может выйти из этого? … только в три часа они настолько помирились, что могли заснуть».
Вронский:
«Эти припадки ревности, в последнее время все чаще и чаще находившие на неё (*Анну), ужасали его и, как он ни старался скрывать это, охлаждали его к ней, несмотря на то, что он знал, что причина ревности была любовь к нему».
«Он уверял ее в своей любви, потому что видел, что только одно это может теперь успокоить ее, и не упрекал ее словами, но в душе своей он упрекал ее».
Анна:
«И вдруг ей пришла странная мысль: что, если он разлюбил ее?
И, перебирая события последних дней, ей казалось, что во всем она видела подтверждение этой страшной мысли: и то, что вчера он обедал не дома, и то, что он настоял на том, чтоб они в Петербурге остановились врозь, и то, что он даже теперь шёл к ней не один, как бы избегая свидания с глазу на глаз».
«Для нее весь он, со всеми его привычками, мыслями, желаниями, со всем его душевным и физическим складом, был одно – любовь к женщинам, и эта любовь, которая, по ее чувству, должна была быть вся сосредоточена на ней одной, любовь эта уменьшилась; следовательно, по ее рассуждению, он должен был часть любви перенести на других или на другую женщину, – и она ревновала. Она ревновала его не к какой-нибудь женщине, а к уменьшению его любви».
«…ревнуя его, Анна негодовала на него и отыскивала во всем поводы к негодованию. Во всем, что было тяжелого в ее положении, она обвиняла его…
Даже те редкие минуты нежности, которые наступали между ними не успокаивали ее: в нежности его она теперь видела оттенок спокойствия, уверенности, которых не было прежде и которые раздражали ее…
Я раздражительна, я бессмысленно ревнива…».
« ⁃ Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь. А если ты не любишь меня, то лучше и честнее это сказать. …это второстепенно. Я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено! … «Он ненавидит меня, это ясно», – подумала она… «Он любит другую женщину…»»
«И мгновенно отчаянная ревность Анны перешла в отчаянную, страстную нежность; она обнимала его, покрывала поцелуями его голову, шею, руки».
«Моя любовь все делается страстнее и самолюбивее, а его все гаснет и гаснет, и вот отчего мы расходимся…У меня все в нем одном, и я требую, чтоб он весь больше и больше отдавался мне… Он говорит мне, что я бессмысленно ревнива, и я говорила себе, что я бессмысленно ревнива; но это неправда. Я не ревнива, а я недовольна…- Если бы я могла быть чем-нибудь кроме любовницы, страстно любящей его ласки; но я не могу и не хочу быть ничем другим. И я этим желанием возбуждаю в нем отвращение, а он во мне злобу, и это не может быть иначе. Разве я не знаю, что он не стал бы обманывать меня, что он не имеет видов на Сорокину, что он не влюблён в Кити, что он не изменит мне? Я все это знаю, но мне от этого не легче. Если он, не любя меня, из долга будет добр, нежен ко мне, а того не будет, чего я хочу, – да это хуже в тысячу раз даже, чем злоба! Это – ад!»
Семья
«⁃ Да и впредь проститесь с медвежьей охотой, – жена не пустит!
Левин улыбнулся. Представление, что жена его не пустит, было ему так приятно, что он готов был навсегда отказаться от удовольствия видеть медведей.»
«С женою забота, с не-женою еще хуже.»
«Узнав одну свою жену, которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.»
«Браками по рассудку мы называем те, когда уже оба перебесились. Это как скарлатина, чрез это надо пройти.»
«Левин был счастлив, но, вступив в семейную жизнь, он на каждом шагу видел, что это было совсем не то, что он воображал. На каждом шагу он испытывал то, что испытал бы человек, любовавшийся плавным, счастливым ходом лодочки по озеру, после того как он бы сам сел в эту лодочку. Он видел, что мало того, чтобы сидеть ровно, не касаясь, – надо ещё воображаться, ни на секунду не забывая, куда плыть, что под ногами вода и надо грести, и что непривычным рукам больно, что только смотреть на это легко, а что делать это хотя и очень радостно, но очень трудно.»
«Как человек, а полусне томящийся болью, он хотел оторвать, отбросить от себя больное место и, опомнившись, чувствовал, что больное место – он сам. Надо было стараться только помочь больному месту перетерпеть, и он постарался это сделать…
Они помирились. Она, сознав свою вину, но не высказав ее, стала нежнее к нему, и они испытали новое, удвоенное счастье любви.
Столкновения эти происходили часто и оттого, что они не знали ещё, что друг для друга важно, и оттого, что все это первое время они оба часто бывали в дурном расположении духа.»
«Но трудно человеку недовольному не упрекать кого-нибудь другого, и того самого, кто ближе всего ему, в том, в чем он недоволен.»
И антитеза про Левина и Кити:
«Недоволен собой за то, что не выдержал ее характера…»
«Для того, чтобы предпринять что-нибудь в семейной жизни, необходимы или совершенный раздор меду супругами, или любовное согласие. Когда же отношения супругов неопределенны и нет ни того, ни другого, никакое дело не может быть предпринято.
Многие семьи по годам остаются на старых местах, постылых обоим супругам, только потому, что нет ни полного раздора, ни согласия.»
Женская красота и привлекательность
Анна:
«Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке.»
«Но теперь Долли была поражена тою временною красотой, которая только в минуты любви бывает на женщинах и которую она застала теперь на лице Анны. Все в ее лице…- все было особенно привлекательно, и, казалось, она сама знала это и радовалась этому.»
«И Левин увидал ещё новую черту в этой так необыкновенно понравившейся ему женщине. Кроме ума, грации, красоты, в ней была правдивость.»
Кити:
«Взойдя наверх одеться для вечера и взглянув в зеркало, она с радостью заметила, что она в одном из своих хороших дней и в полном обладании всеми своими силами, а это ей так нужно было для предстоящего: она чувствовала в себе внешнюю тишину и свободную грацию движений.»
Долли:
«…прежде она одевалась для себя, чтобы быть красивой и нравиться; потом, чем больше она старелась, тем неприятнее ей становилось одеваться; она видела как она подурнела. Но теперь она опять одевалась с удовольствием и волнением. Теперь она одевалась не для себя, не для своей красоты, а для того, чтоб она, как мать этих прелестей не испортила общего впечатления. И, посмотревшись в последний раз в зеркало, она осталась собой довольна. Она была хороша.»
Варенька:
«Она была похожа на прекрасный, хотя ещё и полный лепестков, но уже отцветший, без запаха цветок.»
«…она не могла быть привлекательной для мужчин…. недоставало сдержанного огня жизни и сознания своей привлекательности».
Женщины
«Его суждения о русских женщинах, которых он желал изучать, не раз заставляли Вронского краснеть от негодования. Главная же причина, почему принц был особенно тяжёл Вронскому, была та, что он невольно видел в нем себя самого. И то, что он видел в этом зеркале, не льстило его самолюбию. Это был очень глупый, и очень самоуверенный, и очень здоровый, и очень чистоплотный человек, и больше ничего.»
«И вот тебе мое мнение. Женщины – это главный камень преткновения в деятельности человека. Трудно любить женщину и делать что-нибудь. Для этого есть только одно средство с удобством, без помехи любить – это женитьба…. да, как нести fardeau и делать что-нибудь руками можно только тогда, когда fardeau увязано на спину, – а это женитьба. И это я почувствовал, женившись. У меня вдруг опростались руки. Но без женитьбы тащить за собой этот fardeau – руки будут так полны, что ничего нельзя делать.»
«- Да, брат, женщины – это винт, на котором все вертится.»
«- Напротив, я этой-то потере свободы и рад.
⁃ Плохо! Безнадёжный субъект! – сказал Катавасов.
⁃ Ну, выпьем за его исцеление или пожелаем ему только, чтоб хоть одна сотая из его мечтаний сбылась. И это уже будет такое счастье, какого не бывало на земле.»
«- Говорят, что кто больше десяти раз бывает шафером, тот не женится; я хотел десятый быть, чтобы застраховаться, но место было занято, – говорил граф Синявин хорошенькой княжне Чарской, которая имела на него виды.
Чарская отвечала ему только улыбкой. Она смотрела на Кити, думая о том, как и когда она будет стоять с графом Синявиным в положении Кити и как она тогда напомнит ему его теперешнюю шутку.»
«Слыхал он, что женщины часто любят некрасивых, простых людей, но не верил этому, потому что судил по себе, так как сам он мог любить только красивых, таинственных и особенных женщин».
Про кажущуюся праздность Кити:
«Левин в душе осуждал это и не понимал ещё, что она готовила в тому периоду деятельности, когда она будет в одно и то же время женой мужа, хозяйкой дома, будет носить, кормить и воспитывать детей. Он не понимал, что она чутьем знала это и, готовясь к этому страшному труду, не упрекала себя в минутах беззаботности и счастия любви, которыми она пользовалась теперь, весело свивая своё будущее гнездо.»
Про необычайную чуткость и доброту без гордыни Кити в отношении к брату Левина:« «Скрыл от премудрых и открыл детям и неразумным». Так думал Левин про свою жену, разговаривая с ней в тот вечер.
Левин думал об евангельском изречении не потому, чтоб он считал себя премудрым. …
Кити же, очевидно, не думала и не имела времени думать о себе; она думала о нем, потому что знала что-то, и все выходило хорошо… В ней было возбуждение и быстрота соображения, которые проявляются у мужчин перед сражением, борьбой, в опасные и решительные минуты жизни, те минуты, когда раз навсегда мужчина показывает свою цену и то, что все прошедшее его было не даром, а приготовлением к этим минутам.»
Также по теме “Женщины” понравился разговор мужчин в романе про права женщин (о том, что права – это обязанности, и «можно сочувствовать их желанию помочь общему мужскому делу»… и мнение, что, вероятно, женщины будут очень способны, если будет возможность распространить образование между ними). Мне кажется, очень сбалансированно ведётся беседа, несмотря на время написания романа (1873-1877).
Слова и восприятие
Анна и Вронский:
«Ей не нужно было спрашивать зачем он тут. Она знала это также верно, как если б он ей сказал, что он тут для того, чтобы быть там, где она.»
«Анна говорила шутливо, но в тоне ее чувствовалось раздражение. … лицо Вронского при этом разговоре тотчас же приняло серьезное и упорное выражение…Долли поняла, что с этим вопросом об общественной деятельности связывалась какая-то интимная ссора между Анной и Вронским.»
«Она знала, что никогда он не будет в силах понять всей глубины ее страданья; она знала, что за его холодный тон при упоминании об этом она возненавидит его. И она боялась этого больше всего на свете и потому скрывала от него все.»
«Но не только холодный, злой взгляд человека преследуемого и ожесточенного блеснул в его глазах, когда он говорил эти нежные слова.
Она видела этот взгляд и верно угадала его значение. «Если так, то это несчастие!» – говори этот его взгляд. Это было минутное впечатление, но она никогда уже не забыла его.»
«…тотчас же по одному взгляду на неё поняв, что она в одном из своих хороших расположений.»
Кити:
«… и что он притворяется, спрашивая это так легко. И она покраснела за отца.»
«Признание в неверии прошло незамеченным. Она была религиозна, никогда не сомневалась в истинах религии, но его внешнее неверие даже нисколько не затронуло ее. Она знала любовью всю его душу, и в душе его она видела то, чего она хотела, а что такое состояние души называется быть неверующим, это ей было все равно.»
«Это откашливание она знала. Это был признак его сильного недовольства, не на неё, а на самого себя. Он действительно был недоволен, но не тем, что денег вышло много, а что ему напоминают то, о чем он, зная что в этом что-то неладно, желает забыть.»
«Левин был все-таки поражён тем, что обнажалось теперь пред ним, когда вдруг все покровы были сняты и самое ядро ее души светилось в ее глазах. И в этой простоте и обнаженности она, та самая, которую он любил, была ещё виднее.»
«Левин уже привык теперь смело говорить свою мысль, не давая себе труда облекать ее в точные слова; он знал, что жена в такие любовные минуты, как теперь, поймёт, что он хочет сказать, с намёка, и она поняла его.»
Каренин:
«Он говорил с ней невольно своим привычным тоном подшучивания над тем, кто бы так говорил. А в этом тоне нельзя было сказать того, что требовалось сказать ей.»
Левин:
«Константин Левин не любил говорить и слушать про красоты природы. Слова снимали для него красоту с того, что он видел.»
«Но какое невыразимое для него словами значение было в каждом звуке, в каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила это!»
«У них шёл свой разговор .. и не разговор, а какое-то таинственное общение, которое с каждою минутой все ближе связывало их…»
«И тотчас поняла, что Левин понимает это. За эту-то тонкость понимания, за эту деликатность и любила Левина Дарья Александровна.»
«Правдивые глаза сказали Левину, что она была довольна собой, и он, несмотря на то, что она краснела, тотчас же успокоился и стал расспрашивать ее, чего только она и хотела.»
Остальные:
«Притворство, в чем бы то ни было может обмахнуть самого умного проницательного человека, но самый ограниченный ребёнок, как бы оно ни было искусно скрываемо, узнает его и отвращается.»
«Серёжа научился уже подделываться. Отец всегда говорил с ним – так чувствовал Серёжа, – как будто обращался к какому-то воображаемому им мальчику, одному из таких, какие бывают в книжках, но совсем не похожему на Серёжу. И Серёжа всегда с отцом старался притворится этим самым книжным мальчиком.»
«А теперь она ничего не умела и не могла сказать ему. Но Серёжа понял все, что она хотела сказать ему. Он понял, что она была несчастлива и любила его.»
Мать Кити отвечает, как в их время понимали, что есть чувства при сватовстве: «⁃ Ты думаешь, верно, что вы что-нибудь новое выдумали? Все одно: решилось глазами, улыбками.»
«Все, во взгляде, в румянце, в опущенных глазах Вареньки, показывало болезненное ожидание. Он чувствовал даже то, что ничего не сказать теперь значило оскорбить ее.»
Творчество
Художник Михайлов:
«Он знал очень хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем хуже) осматривать студии современных художников только с той целью, чтоб иметь право сказать, что искусство пало и что чем больше смотришь на новых, тем более видишь как неподражаемы остались великие древние мастера.»
«Он забыл все то, что он думал о своей картине прежде, в те три года, когда он писал ее; он забыл все те достоинства, которые были для него несомненны, – он видел картину их равнодушным, посторонним, новым взглядом и не видел в ней ничего хорошего.»
«Он стал смотреть на свою картину всем своим полным художественным взглядом и пришёл в то состояние уверенности в совершенстве и потому в значительности своей картины, которое нужно было ему для того исключающего все другие интересы напряжения, при одном котором он мог работать.»
«Нельзя запретить человеку сделать себе большую куклу из воска и целовать ее. Но если б этот человек с куклой пришёл и сел пред влюблённым и принялся бы ласкать свою куклу, как влюблённый ласкает ту, которую он любит, то влюблённому было бы неприятно. Такое же неприятное чувство испытывал Михайлов при виде живописи Вронского; ему было и смешно, и досадно, и жалко, и оскорбительно.»
Чтение
«Анна Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить за отражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить.»
«Она много занималась чтением… и с той внимательностью к читаемому, которая бывает только в уединении…»
_
Отдельно отметилось !
Как проживали сложные чувства мужчины в адюльтере:
Каренин:
«Для него (*Каренина), знавшего ее (*Анну), знавшего, что когда он ложился пятью минутами позже, она замечала и спрашивала о причине, для него, знавшего, что всякую свою радость, веселье, горе она тотчас сообщала ему, – для него теперь видеть, что она не хотела замечать его состояния, что не хотела ни слова сказать о себе, означало многое. Он видел, что та глубина ее души, всегда прежде открытая перед ним, была закрыта для него. Мало того, по тону ее он видел, что она и не смущалась этим, а прямо как бы говорила ему: да, закрыта, и это так должно быть и будет вперёд. Теперь он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал человек, возвратившийся домой и находящий свой дом запертым.»
«Одно, что занимало его теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она (*Анна) забрызгала его (*Каренина) в своем падении, и продолжать идти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.»
«Она (*Анна) должна быть несчастлива, но я (*Каренин) не виноват и потому не могу быть несчастлив».
«Но чем больше проходило времени, … он (*Каренин) чувствовал, что кроме благой духовной силы, руководившей его душой, была другая, грубая, столь же или ещё более властная сила, которая руководила его жизнью… в особенности он чувствовал непрочность и неестественность своих отношений с женой.»
«Не скрою от вас (*Вронскому), что, начиная дело, я был в нерешительности, я мучался; признаюсь вам, что желание мстить вам и ей преследовало меня. Когда я получил телеграмму, я поехал сюда с теми же чувствами, скажу больше, я желал ее смерти. Но…- он помолчал в раздумье, открыть ли, или не открыть ему своё чувство. – Но я увидел ее и простил. И счастье прощения открыло мне мою новую обязанность. Я простил совершенно. Я хочу подставить другую щеку, и хочу отдать рубаху, когда у меня берут кафтан, и молю Бога только о том, чтоб он не отнял у меня счастье прошения!
Я не покину ее и никогда слова упрёка не скажу вам».
«… оставшись опять один, Алексей Александрович понял, что он не в силах более выдерживать роль твёрдости и спокойствия.
Он чувствовал, что не может отвратить от себя ненависти людей, потому что ненависть эта происходила не от того, что он был дурён (тогда бы он мог стараться быть лучше), но оттого, что он был постыдно и отвратительно несчастлив. Он чувствовал, что за это, за это самое, что сердце его истерзано, они будут безжалостны к нему… он знал, что единственное спасение от людей – скрыть от них свои раны, и он это бессознательно пытался делать два дня, но теперь почувствовал себя уже не в силах продолжать эту неравную борьбу. Отчаяние его ещё усиливалось сознанием, что он был совершенно одинок со своим горем… кому бы он мог высказать все, что испытывал, кто бы пожалел его.. просто как страдающего человека; но и нигде у него не было такого человека.»
Каренин – сирота. Его брат умер скоро после его женитьбы (женитьба по долгу чести, он якобы скомпрометировал девушку, с которой его свели), привязанность к Анне впоследствии исключила в его душе потребности сердечных отношений к людям.
Вначале Толстой описывает лишь холодную сдержанность и «правильность» Алексея Александровича. Первая часть сплошь про бесчувственного высокопоставленного чиновника, у которого была работа и «неприятность» в виде жены.
Позже же, после брезгливости к измене Анны, он проживает состояние искреннего прощения. Прощает жену не просто словами, а именно всем своим существом, у ее постели, где она умирает, рожая ребенка от Вронского. А ещё позднее раскаивается в том, «как именно» он тогда принял сообщение о неверности, как не вызвал на дуэль Вронского, и как требовал внешних приличий. Толстой показывает удивительные преображения в его душе в этот период. Каренин становится искренним с собою и оборачивается уважением к чувствам и Анны, и Вронского. К сожалению, в таком виде это ненадолго, но тем не менее, изменения показаны сильно.Дальше искреннее прощение выворачивается Лидией Ивановной наизнанку, как часто бывает в жизни, из лучших побуждений:
«Письмо это достигло той затаённой цели, которую графиня Лидия Ивановна скрывала от самой себя. Оно до глубины души оскорбило Анну.» И… судьба развода Анны оказывается в руках Ландау, который во сне даёт “удивительные советы” и которого почитает Лидия Ивановна:
«На другой день он получил от Алексея Александровича положительный отказ в разводе Анны».)
Вронский:
«Вронский встал и в нагнутом, невыпрямленном состоянии исподлобья глядел на него. Он был подавлен. Он не понимал чувства Алексея Александровича, но чувствовал, что это было что-то высшее и даже недоступное ему в его мировоззрении. После разговора своего с Алексеем Александровичем Вронский вышел на крыльцо дома Карениных и остановился, с трудом вспоминая, где он и куда ему надо идти или ехать. Он чувствовал себя пристыженным, униженным, виноватым и лишенным возможности смыть свое унижение. Он чувствовал себя выбитым из той колеи, по которой он так гордо и легко шел до сих пор. Все, казавшиеся столь твердыми, привычки и уставы его жизни вдруг оказались ложными и неприложимыми. Муж, обманутый муж, представлявшийся до сих пор жалким существом, случайно и несколько комическою помехой его счастью, вдруг ею же самой был вызван, вознесен на внушающую подобострастие высоту, и этот муж явился на этой высоте не злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным. Этого не мог не чувствовать Вронский. Роли вдруг изменились. Вронский чувствовал его высоту и свое унижение, его правоту и свою неправду. Он почувствовал, что муж был великодушен и в своем горе, а он низок, мелочен в своем обмане. Но это сознание своей низости пред тем человеком, которого он несправедливо презирал, составляло только малую часть его горя. Он чувствовал себя невыразимо несчастным теперь оттого, что страсть его к Анне, которая охлаждалась, ему казалось, в последнее время, теперь, когда он знал, что навсегда потерял ее, стала сильнее, чем была когда-нибудь. Он увидал ее всю во время ее болезни, узнал ее душу, и ему казалось, что он никогда до тех пор не любил ее. И теперь-то, когда он узнал ее, полюбил, как должно было любить».
«…он почувствовал, что совершенно освободился от одной части своего горя. Он этим поступком как будто смысл с себя стыд и унижение, которые он прежде испытывал. Он мог спокойно думать теперь об Алексее Александровиче. Он признавал все великодушие его и уже не чувствовал себя униженным. Он, кроме того, опять попал в прежнюю колею жизни. Он видел возможность без стыда смотреть в глаза людям и мог жить, руководствуясь своими привычками. Одно, чего он не мог вырвать из своего сердца, несмотря на то, что он не переставая боролся с этим чувством, это было доходящее до отчаяния сожаление о том, что он навсегда потерял ее. То, что он теперь, искупив пред мужем свою вину, должен был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее мужем, было твердо решено в его сердце; но он не мог вырвать из своего сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть в воспоминании те минуты счастия, которые он знал с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его теперь.»
Как особенно чувствительно все, касающееся детей:«
«… он был много способнее тех мальчиков, которых педагог ставил в пример Серёже… он не мог этому учится. Он не мог потому, что в душе были требования, более для него обязательные, чем те, которые заявлял отец и педагог. Эти требования были в противоречии, и он прямо боролся с своими воспитателями.
.. он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали на свои колёса, давно уже просочилась и работала в другом месте.
… когда унесли свечу, Серёжа слышал и чувствовал мать. Она стояла над ним и ласкала его любовным взглядом.»
«Горе ее было тем сильнее, что оно было одиноко. Она не могла и не хотела поделиться им с Вронским.
Она знала, что никогда он не будет в силах понять всей глубины ее страданья; она знала, что за его холодный тон при упоминании об этом она возненавидит его. И она боялась этого больше всего на свете и потому скрывала от него все, что касалось сына.»
«Привалился к ней, обдавая ее тем милым сонным запахом и теплотой, которые бывают только у детей»
Про Василия Лукича, гувернера, только по слухам зная о ситуации:
«Но ласки матери и сына, звуки из голосов и то, что они говорили, – все это заставило его изменить намерение. Он покачал головой и, вздохнув, затворил дверь. «Подожду ещё десять минут», – сказал он себе, откашливаясь и втирая слёзы.»
«Няня вдруг заплакала и опять стала целовать ее руку.
А теперь она ничего не умела и не могла сказать ему. Но Серёжа понял все, что она хотела сказать ему. Он понял, что она была несчастлива и любила его.
Почему на не лице показались испуг и стыд?
-Люби его, он лучше и добрее меня, и я перед ним виновата, когда ты вырастешь, ты рассудишь!
⁃ Лучше тебя нет!»
«Все в этой девочке было мило, но все это почему-то не забирало за сердце. На первого ребёнка, хоть и от нелюбимого человека, были положены все силы любви, не получаете удовлетворения. … кроме того, в девочке все было ещё ожидания, а Серёжа был уже почти человек, и любимый человек.»
(после вторых родов Анна не могла больше иметь детей)
Как Левин проживает рождение первого ребёнка:
«Прошло минуты три. Левину казалось, что прошло больше часа…»
Когда Левин приехал за доктором:««Нет совести в этих людях, – подумал Левин. – Чесаться, пока мы погибаем!»..
Не угодно ли кофею? Левин посмотрел на него, спрашивая взглядом, смеётся ди он над ним. Но доктор и не думал смеяться.
⁃ Знаю-с, знаю, – сказал доктор, улыбаясь, – я сам семейный человек; но мы, мужья, в эти минуты самые жалкие люди. У меня есть пациентка, так ее муж при этом всегда убегает в конюшню…»
(и там отличнейшие пара страниц описания, как мужчинам тяжело это даётся: сделать ничего не возможно и спокойно ждать не получается)
Кульминация:«…то горе и эта радость одинаково были вне всех обычных условий жизни, были а этой обычной жизни как будто отверстия, сквозь которые показывалось что-то высшее. И одинаково тяжело, мучительно наступало совершающееся и одинаково непостижимо при созерцании этого высшего поднималась душа на такую высоту, которой она никогда и не понимала прежде и куда рассудок уже не поспевал за нею.»
После:«… Он чувствовал себя на какой-то недосягаемой высоте, с которой он старательно спускался, чтобы не обидеть тех, с кем говорил.»
«Весь мир женский, получивший для него новое, неизвестное ему значение после того, как он женился, теперь в его понятиях поднялся так высоко, что он не мог воображением обнять его.»
Разница чувств отцовства с материнством:«Прекрасный ребёнок! – сказала Лизавета Петровна.
Левин с огорчением вздохнул. Этот прекрасный ребёнок внушал ему только чувство гадливости и жалости. Это было совсем не то чувство, которого он ожидал…»
«Что он испытывал к этому маленькому существу, было совсем не то, что он ожидал. Ничего веселого и радостного не было с этом чувстве; напротив, это был новый мучительный страх. Это было сознание новой области уязвимости.»
В книжном клубе было еще несколько дискуссий. Мы не пришли к единому мнению, но попытки составить свое у меня были такими:
Тема 1 (номера тем здесь не по важности, а по порядку возникновения обсуждения): Неслучившийся развод Анны Карениной с Алексеем Александровичем?
Разводы в те времена случались, также как и случалось, что будучи супругами, муж и жена жили отдельно.
В наш век, безусловно, с этим проще, но хочу высказать мысль, что осуждение общества (не внешняя толерантность, а именно искреннее принятие, что кто-то живет не так, как ты ожидаешь) – вещь постоянная, в силу того, что все мы люди, и это нам свойственно. И стоит это принять, но это сложно.
Вообще когда говорят про «простоту разводов», сразу вспоминается фильм «С любимыми не расставайтесь» с Абдуловым и Алфёровой. Там в начале фильма один за одним конвейером идут мужчины и женщины на разводы. Вот и герой Абдулова, приревновав, разводится (при том, что и он и она внутри то ооочень любят друг друга), и что из этой легкости затем получается…)
Вначале мне увиделась основной причиной тема неразвода в депрессии Анны, где просто ничего человеку не хочется. Долли на этом фоне буквально умоляет Каренина не бросать Анну. Потом, когда Анна отходит после родов (роды тяжелые, с негативными последствиями для репродуктивной системы матери), Каренин ее прощает и готов дать развод и все что она пожелает, но эта тема сливается. Снова не до развода, потому что вокруг этого случается попытка суицида Вронского, далее ухудшается физическое и психическое самочувствие Анны, Анна с Вронским едут в Италию. Затем появляется Лидия Ивановна с Ландау и Каренин разворачивается и идёт в отказ с разводом. Анна, как мне кажется, далее неосознанно избегает этой темы: может это ей слишком болезненно, а может она слишком оторвалась от земли или хочет быть выше? Может для нее, в силу ее мировоззрения, развод это такое ну как бы мещанское, незначительное что ли? И еще у меня версия, что Анна подсознательно ждёт, что это решит Вронский, но не хочет признавать себе это.
Тема 2. Трагедия Анны.
«- Любовь… – повторила она медленно, внутренним голосом, и вдруг, в то же время, как она отцепила кружево, прибавила:- Я оттого и не люблю этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы можете понять…»
Мне видится, в основе характера Анны, то, что она не притворяется (и ее роман с Вронским, и вообще отношения с людьми). Она выделяется из всех тех любовных связей и флирта, которые крутили в свете «для удовольствия и тонуса». Для меня история ее трагедии — нередкая жизненная история о том, как так называемое Эго (или Тень) победило Любовь в точке соединения многих неудачных обстоятельств, омертвив ее этой победой и физически и аллегорически.
И это не только про Анну, которая много раз осознает это (у нее, действительно, очень выдающийся в таких вещах ум) и пытается даже сопротивляться: «Она чувствовала, … что сколько бы она ни старалась, она не будет сильнее самой себя» — Толстой показывает нам сложность и многоплановость поведения «Гордыни Эго» в любви во многих парах романа. Различные компромиссы и трансформации в любовных линиях. Как человек и силён, и слаб в этих позициях одновременно.
Вообще, так случилось, что последние пару лет сериями я думаю об этом:
какая разная бывает женственность (и мужественность, что уж!) в связке с Эго;
какие зыбкие границы этого баланса, когда ощущается счастье;
как в эти границы возвращать себя, когда выносит, и почему нас так выносит?
И сюда же вопрос: «Когда уязвимость является выбором, делает ли она нас слабыми?»
Хотела ли на самом деле сама истинная Анна «победить» Вронского?
Мне кажется, что нет. Я вижу, что в романе Анна Каренина героиня понимала, что мало что может быть быстротечнее эйфории такой победы и что это лишь сиюминутный кайф в обмен на длительный процесс разочарования в своем мужчине.
Другой вопрос для меня сложнее: «Чем же тогда могло удовлетвориться Эго Анны?»
А вот, думаю, может, как раз «сильным выбором в уязвимости» Вронского? Когда он из сильной (и это важнее всего прочего!) позиции, допустим, говорит в тот сложный для нее момент (моменты):
«Дорогая, я останусь. Я вижу, как тебе сейчас это важно и влияет на твое состояние. И пусть я не считаю это «перспективно верным» и «по-мужски», но плевать на понты, ты мне дороже. Я рядом, сколько нужно, а потом, когда все будет нам видно, посмотрим и разберемся “правильно”!»
Вронский, как показывает Толстой, по-своему очень даже старался быть ее мужчиной в меру своего понимания, но у него не получилось, чтобы Анна наконец расслабилась под ним. Основная для меня видимая проблема – Вронский ее упрекал (в душе и это ощущалось вне зависимости от того, что он говорил), и именно упрек тут говорит больше про его слабость, а не про любовь, которая была, но… (тема ещё до сих пор не додумана мной и вообще что есть любовь как раз в романе и является темой размышлений).
Будто бы почти все проходят опыт расставания с любимыми из-за борьбы: кто же прогнется? Радует, что есть мужчины и женщины, которые сами умеют выбирать любовь вместо борьбы Это и поддерживать другого в этом выборе.
Итогом, мое видение трагедии Анны –
Вронский не успел «дорастить свое небо до уровня ее бездны» плюс стечение обстоятельств, и у Толстого при этом есть даже некий флер мистики (повторяющийся сон, наподобие фильмов Линча). Остальное (осуждение обществом, наркотики, расставание с первым ребенком, отсутствие дела жизни) – вторично. А с якобы наказанием персонажа Анны Толстым за то, что она падшая, и версией, что Лев Николаевич якобы не любил женщин, я исходя из того, как читается роман, не согласна совершенно.
P.S.
Мнение одного из мужчин насчёт моей теории Эго: «Вронский не мог ничего сделать! И, естественно, имел такое же право воспринимать как «нелюбовь» провокации Анны!». Я тут не склонна ни с кем спорить. Поведение в такой ситуации Вронского тоже понятно.
Он влюбляется, со временем охлаждается, потом наступает то, что он называет любовью, в преддверии которой Вронский переживает слом, видя, что Анна умирает, и принимая вину на себя: он рыдает, Каренин начинает доминировать в стиле «иди домой, мальчик, ты натворил дел, я тебя прощаю и сам разберусь», а Вронский пускает в себя пулю, облегчая груз (как искупление).
А дальше Анна, пожив с Карениным, понимает, что на одном уважении без любви жить не может и уходит к Вронскому с дочерью (насчёт сына я бы, думаю, сделала также и именно из любви к сыну, так как не вижу предательства, это по-моему единственный компромисс разума и эго для его будущего – оставить его с таким родным отцом как Каренин). И дальше Вронский начинает играть в недомолвки, уговаривать за ее спиной повлиять на неё, конкретно ощущать, что Анна его подавляет и как-то в этом себя неправильно вести. И мне кажется, он мог ничего особенного не делать (к вопросу, а что он мог сделать?), но вот это его внутренне ощущение – ключ.
Тема 3. Константин Левин.
Мне кажется, что тема Левина даже затмевает историю Анны, хотя книга названа «Анна Каренина». Во всяком случае последняя глава — он.
Анна Каренина – про любовь.
Константин Левин – про добро.
Оба подходят к границами мыслей о смерти, оба в какой-то степени ощущают себя изгоями. Каждый выделяется особенной искренностью.
Левин о добре: «Если добро имеет причину, оно уже не добро; если оно имеет последствие – награду, оно тоже не добро.»
Анна о любви: «Вы говорите – энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя… В любви нет больше и меньше.»
Левин старше Анны на шесть лет, но, мне видится, что порой он был импульсивен не меньше, чем она. В любви, мне кажется, ему с Кити повезло больше, чем Анне с Вронским (я имею ввиду, что Кити очень тонко понимала, принимала и ее души и характера хватило на то, чтобы не упрекать Левина).
Последние страницы у меня вообще перед глазами возник «молодой земной русский Сиддхартха» (возможно потому, что незадолго читала):«Я ничего не открыл. Я только узнал, что я знаю.
…ответа на мой вопрос не могла мне дать мысль, – она несоизмерима с вопросом… любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно.
.. не только гордость ума, а глупость ума…Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперёд знает так же несомненно, как и мужик Фёдор, и ничуть не яснее его, главный смысл жизни и только сомнительным умственным путём хочет вернуться к тому, что всем известно?
… Да, то, что я знаю, я знаю не разумом, а это дано мне, открыто мне, и я знаю это сердцем.»
«И я и миллионы людей, живших века тому назад и живущих теперь, мужики, нищие духом и мудрецы, думавшие и писавшие об этом, своим неясным языком говорящие то же, – мы все согласны в этом одном: для чего надо жить и что хорошо… знание это не может быть объяснено разумом – оно вне его и не имеет никаких причин и не может иметь никаких последствий.»
«Нет, мне нельзя спорить с ними, – подумал он (*Левин, про брата и собеседников за столом),- на них непроницаемая броня, а я голый.
… то, что они проповедовали, была та самая гордость ума, которая чуть не погубила его.»
«Он не вспоминал теперь, как бывало прежде, всего хода мысли (этого не нужно было ему). Он сразу перенесся в то чувство, которое руководило им, которое было связано с этими мыслями, и нашёл в душе своей это чувство ещё более сильным и определенным, чем прежде. Теперь с ним не было того, что бывало при прежних придумываемых успокоениях, когда надо было восстановить весь ход мысли для того, чтобы найти чувство. Теперь, напротив, чувство радости и успокоения было живее, чем прежде, а мысль не поспевала за чувством.»
Тема 4 . Экранизации.
Из множества я выбрала две – фильм 1967 года с Лановым и 2012 года с Кирой Найтли. Каждый сценарист и режиссёр, конечно, увидели свою Каренину и про Левина вообще не сильно обеспокоились (с Кирой Найтли — эпизоды прямо вывернуты порой наизнанку до смешного, советский фильм в этом отношении весьма близок).
Экранизировать Каренину весьма непросто, но почему в обоих очень смазан финал и снова ничего о том, что потом было в романе Толстого с Вронским?
Мне кажется это очень важным:
«И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неутолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все!»»
Время спустя:«Вронский, нахмурившись, смотрел перед собою, как будто не слыша …Постаревшее и выражавшее страдание лицо его казалось окаменелым.»
«… Шесть недель он не говорил ни с кем и только тогда, когда я умоляла его. И ни одной минуты нельзя было его оставить одного. Мы отобрали все, чем он мог убить себя….она кончила, как должна была кончить такая женщина. Даже смерть она выбрала подлую, низкую. … он ни слова не сказал и поскакал туда. Уж я не знаю, что там было, но его привезли как мертвого. Я бы не узнала его… потом началось почти бешенство.
… дурная женщина. Ну, что это за страсти какие-то отчаянные! Это все что-то особенное доказать. .. погубила двух прекрасных людей – своего мужа и моего несчастного сына… для мужа, это все-таки легче. Она развязала его. Но мой бедный сын… нарочно убила его совсем… я не могу не ненавидеть памяти ее, глядя на погибель сына… бог нам помог – эта сербская война…Одно это могло его поднять.»
«⁃ Ни с кем мне не может быть так мало неприятно видеться, как с вами, – сказал Вронский. – Извините меня. Приятного в жизни мне нет.
.. – Я, как человек, – сказал Вронский, – тем хорош, что жизнь для меня ничего не стоит.
⁃ Да, как орудие, я могу годиться на что-нибудь. Но, как человек, я – развалина.»
В итоге в этих двух фильмах очень разные Каренины и Анна и Алексей, очень разные Вронский, Облонские и Левин.
Но зато после просмотра стало понятно, откуда в нечитавших мысль, что «Вронский ее разлюбил и Анна, падшая и осуждённая, бросилась под поезд»:)
P.P.S. Пожалуй, единственный «поверхностный персонаж», который не лишён многих положительных качеств и харизмы в романе – Стива, НО, в сравнении, легко плавает и не особенно, если можно такими словами выразится, «платит» за то, что имеет. За его лёгкость платят другие (и в нашей жизни, кстати, таких примеров полно). В противовес родной сестре Анне, в которой самоанализ, искренность и попытки быть лучшей версией себя зашкаливают.
Добавить комментарий